Гамлет (2000)

Гамлет. Нет, не тот, из пьесы, а тот, что здесь, в Нью-Йорке. Он... нет, скорее, они — все вокруг него — начали двигаться иначе. После смерти отца. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, и каждый шаг отдавался где-то глубоко внутри, как эхо в пустой комнате. Запах старой древесины, пахнущей временем, витал в кабинете отца, который теперь его. Его? Или уже нет? Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Он сидел за тем же столом, где отец подписывал контракты, которые теперь казались Гамлету чем-то вроде древних свитков. «Датская корпорация». Звучит как шутка, но это не шутка. Это его жизнь. Или... нет, это уже не жизнь, а какая-то пьеса, где он забыл текст. Тени плясали на стенах, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Он не мог понять, где кончается реальность и начинается его голова.

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Призрак. Нет, не призрак — это звучит слишком готично. Скорее, тень, которая говорила голосом отца. Или это был его собственный голос, загнанный в угол? «Месть», — сказала тень. Или это он сам сказал? Гамлет не был уверен. Он никогда не был уверен. Его пальцы скользили по краю стола, ощущая шероховатость лака, который кто-то когда-то нанёс с любовью. Или с безразличием?

Офелия. Она была здесь, но её не было. Как в том анекдоте про Штирлица: «Он знал, что она знает, но не знал, что она знает, что он знает». Гамлет смотрел на неё, но видел что-то другое — может, себя самого, разваливающегося на части. Её голос звучал, как звон стекла, которое вот-вот треснет. Или это он трещал?

Он начал сомневаться во всём. В себе. В них. В этом мире, который теперь казался ему сценой, где все играют роли, кроме него. Он был режиссёром, который забыл, как ставить пьесы. Или, может, он был просто зрителем, который слишком долго смотрел на экран. Вы тоже так чувствуете? Или это только я?