Золушка (1949)

Золушка. Нет, не так. Начнём с тишины. Тишина в её комнате — не просто отсутствие звука. Будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую, и даже дыхание давалось с трудом. Она сидела на полу, спиной к камину, который давно остыл. Руки в мозолях, платье — тряпьё, пахнущее золой и потом. Но в её глазах... в её глазах было что-то, что не поддавалось описанию. Не надежда, нет. Скорее, упрямство. Такое, знаете, когда ты уже сто раз проиграл, но всё равно продолжаешь идти. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Мачеха. Ах, мачеха. Она... нет, скорее, они — мачеха и сёстры — начали двигаться иначе. Как будто их ненависть к Золушке стала чем-то осязаемым, почти живым. Они смеялись, конечно. Смеялись над её мечтами о бале. «Ты? На бал?» — голос мачехи, как скрип ржавых петель. Золушка молчала. Но внутри, где-то глубоко, она уже представляла, как её ноги касаются паркета, как платье шуршит, как... Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я.

Фея. Она появилась неожиданно, как в том анекдоте про Штирлица, только без шуток. Свет, ослепительный, но не резкий. Скорее, тёплый, как летнее утро. И запах... запах старой древесины, пахнущей временем. Фея улыбнулась, и Золушка вдруг поняла: это не просто улыбка. Это что-то большее. Как будто фея знала всё, что было, и всё, что будет. «Ты заслуживаешь большего», — сказала она, и её голос звучал, как колокольчик, но не надоедливый, а... успокаивающий.

Тыква. Да, тыква. Она превратилась в карету, но не сразу. Сначала был треск, потом свет, потом... запах свежей земли, как после дождя. Мыши стали конями, но Золушка заметила, как один из них на мгновение замер, будто вспоминая, кем был. Платье. О, платье. Оно было не просто красивым. Оно было... живым. Каждая нитка сверкала, как звёзды, но при этом казалось, что оно дышит. И башмачки. Хрустальные. Они были холодными на ощупь, но внутри, где касалась нога, тепло.

Бал. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Золушка вошла, и зал замер. Не потому, что она была самой красивой. Нет. Скорее, потому, что она была... другой. Принц подошёл. Он... нет, они начали танцевать, и всё вокруг исчезло. Время, пространство, даже магия феи — всё стало неважным. Только они. Только этот момент.

Но часы. Ах, эти проклятые часы. Они били, как удары сердца. И Золушка знала: это не просто конец бала. Это конец чего-то большего. Она побежала, оставив башмачок. Но не потому, что торопилась. Скорее, потому, что хотела оставить что-то своё. Частичку себя. Вы понимаете, да?