Рисунки Хокусая (1981)

Он... нет, скорее, они начали двигаться иначе. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Хокусай сидел в углу своей мастерской, где запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с резким ароматом туши. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Он смотрел на пустой лист, но видел не его, а что-то другое. Что-то, что уже жило в его голове, но ещё не нашло выхода. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Он взял кисть, и она словно ожила в его руке. Не он вёл её — она вела его. Линии ложились на бумагу, как будто сами знали, куда им идти. Фудзи. Она всегда была где-то рядом, даже когда её не было видно. Как в том анекдоте про Штирлица, который всегда знал, что за ним следят. Только здесь это была не слежка, а... что-то вроде присутствия. Горы, которая смотрела на него, даже когда он не смотрел на неё.

Его дочь, О-эй, сидела рядом. Она молчала, но её молчание было громче любых слов. Она понимала его лучше, чем кто-либо. Иногда он ловил её взгляд и видел в нём то же, что и в своём: эту странную смесь восхищения и усталости. Они оба знали, что искусство — это не просто красота. Это ещё и боль. И пот. И бесконечные поиски чего-то, что, может быть, и не существует.

Он... нет, они. Они работали вместе, но каждый по-своему. О-эй иногда брала кисть и добавляла штрихи, которые он потом не мог отличить от своих. Это было странно. И прекрасно. Как будто их руки говорили на одном языке, который они сами придумали.

А потом он снова смотрел на Фудзи. И она была уже другой. Не такой, как вчера. Не такой, как завтра. Она была... живой. Как и он. Как и всё вокруг. Вы чувствуете это? Или это только мне кажется?