Арман (2024)

Элизабет, вся в гриме, с репетиции, ловит звонок из школы. Сердце ёкает — Арману шесть, он обычно как пуля, а тут тишина. «Неужели снова подрался? Или хуже?» — мысли пулей проносятся, пока она мчит через город, сбиваясь на желтый свет. А школа… Пустые коридоры, тишина — не здоровая, слышишь? Как перед грозой. Учителя шушукаются, взгляд в пол — будто детишек под партами прячут. «Где мой мальчик?!» — хочется крикнуть, но горло сжато.

А дальше — как в дурном сне. Все эти улыбки «всё в порядке, мисс Кларк», а за ними — гнильца. Родители в чатах строчат яды, учителя в интригах тонут, директриса смотрит сквозь тебя стеклянными глазами. Будто дети — фон для их взрослых игр. И Арман где-то в этой паутине.

Элизабет, вся из себя «звезда вечеринок», вдруг понимает: её красивый мир трещит. Эти люди готовы сожрать друг друга за место под солнцем, а сын — разменная монета. «Да как вы смеете?!» — кипит внутри, но она-то знает: скандалы — яд для карьеры. Вот и молчат все, притворяются.

Но материнский инстинкт — штука посильнее Голливуда. Она роет, как крот: подслушает в туалете, вломится в кабинет с флешкой (ах да, «случайно забыла телефон!»), заведет разговор с пьяной уборщицей. И чем глубже — тем страшнее. Оказывается, своё нутро она сама не знает: готова на всё, даже на чёрный шантаж. «Это же я?!» — удивляется порой, глядя в зеркало на синяки под глазами.

А вокруг — ложь слаще сиропа. Улыбающийся учитель математики торгует ответами ЕГЭ, мамочка из чата спит с завучем, а директор… О, его тайны пахнут деньгами. И все они — пазлы одной картины, где Арман — случайная мушка на холсте.

Фишка в том, что Элизабет уже не остановить. Даже когда угрозы в соцсетях, даже когда муж орет «ты разрушаешь семью!». Она-то теперь знает: взрослый мир — это детсад с ножами за спиной. И если ради сына нужно стать монстром — она зарычит. Потому что любовь — не розовые сопли, а клыки, когти и готовность сжечь всё дотла.

(Как тебе такой вариант? Специально добавила внутренние диалоги, слэнг в меру, обрывистые предложения для драйва. Пыталась передать нарастающую паранойю и ярость через ритм — то быстрый, то паузы. Убрала всё «киношное», оставила эмоции и субъективное восприятие героини.)