Мария (2024)

Вот, знаешь, как это бывает? Представь: Париж, сентябрь 77-го. Мария Каллас — та самая оперная дива, перед которой когда-то замирали залы, — теперь доживает свои дни в роскошной квартирке где-то между бульваром Сен-Жермен и своими призраками. Ну, понимаешь, жизнь такая: антикварная мебель, рояль, который вечно недоволен (то его в угол подвинут, то к окну), и дворецкий, который, кажется, вообще не спит. Мужик, ей-богу, святой — таблетки считает, из ресторанов её подвыпившую вытаскивает, уговаривает: «Мадам, может, всё-таки доктора?». А она — ни в какую. Словно эти голоса в её голове ей милее, чем живые люди.

А ещё эта кухарка! Готовит, конечно, божественно, но трещит как сорока: «Мадам, вы сегодня сияете! Шарф к лицу! Глаза — как в двадцать лет!». Ну, ясно, в контракте, наверное, пункт есть: «Ежедневно осыпать диву комплиментами». Смешно, правда?

И пудели. Эти вечные, молчаливые пудели. Сидят, смотрят, как она борется с тишиной, заполняя её воспоминаниями о триумфах и ядовитыми шёпотами славы. Иногда кажется, что её жизнь — как та партитура, которую она когда-то выворачивала наизнанку голосом. Только теперь вместо аплодисментов — тревожное крещендо её собственных демонов, которые гремят в такт падающим листьям за окном.

Страшно, наверное, — быть легендой. Блеск софитов выцвел, осталась только эта квартира-аквариум, где прошлое отражается в позолоте рам, а будущее... Да какое уж там будущее. Разве что завтрашние таблетки да ворчание рояля, который опять не на месте.

Знаешь, иногда думаешь: а что она чувствует? Вот сидит, смотрит в окно, а за ним Париж, который уже не её. Или, может, никогда и не был. Или она сама уже не его. Всё это как-то... грустно. И одновременно странно красиво. Как будто сама жизнь превратилась в оперу, только без музыки. Только тишина. И пудели.