Тогда. Сейчас. Потом (2024)

Знаешь, иногда кажется, будто дома — они как живые. Вот, например, старый дом в Новой Англии. Скрипучие половицы, обои, выцветшие от солнца, а за окнами клёны шелестят историями. Тут в 50-х родился Ричард — обычный парнишка с торчащими ушами и разбитыми коленками. Говорят, он в этой самой гостиной ёлку чуть не спалил, пытаясь гирлянду зажечь. Ну, знаешь, как это бывает — дети же, вечно что-то да вытворяют.

А потом появилась Маргарет. Она смеялась так громко, что бабушкин сервиз в буфете дребезжал, будто сам хохотал вместе с ней. Ричард, краснея, показывал ей потрескавшийся угол на камине: «Вот тут, — говорит, — я в детстве голову разбил». И, знаешь, стены, наверное, до сих пор помнят её смех. Как они с детьми носились по комнатам, как праздничный торт вечно падал на ковёр. Интересно, они тогда понимали, что время так хлопает дверьми? То внуки ползают по тому самому ковру, то свадьбы, то прощания... Старики иногда задерживались у окна, гладили потёртые подлокотники кресел — будто пытались поймать что-то ускользающее.

А дом всё стоит. Зимой батареи притоптывают, как старый дед, пахнет яблочным пирогом и старыми книгами. И если прислушаться к тишине между скрипом ступенек, то, кажется, услышишь эхо. Шёпот первых «люблю», ссоры из-за наследства, молитвы перед Рождеством. Здесь всё ещё ностальгия витает в пыльных солнечных лучах. И, чёрт возьми, как же это трогает за живое — осознавать, что наши обычные дни когда-нибудь станут для кого-то историей.

Иногда я думаю: а что останется от нас? Вот эти вот моменты — смех, слёзы, разбитые коленки, упавшие торты — они ведь не просто так. Они как будто впитываются в стены, в пол, в воздух. И дом становится не просто домом, а хранителем. Хранителем всего, что мы когда-то называли жизнью.

И знаешь, что самое странное? Когда я думаю об этом, мне хочется просто сесть на крыльце, закрыть глаза и слушать. Слушать, как дом дышит. Потому что, может быть, он знает что-то, чего мы уже не помним.