Чудны дела твои, Господи!

Андрей Ильич Боголюбов, едва переступив порог музея, почувствовал, как что-то изменилось. Нет, не в музее — в нём самом. Воздух здесь был густой, словно пропитанный пылью веков, и пахло... чем? Древесиной, которая уже не дерево, а память о нём. Или, может, это был запах времени, которое здесь остановилось. Он... нет, скорее, они — стены, экспонаты, тени — начали двигаться иначе. Или это он двигался, а они стояли на месте? Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Первое, что он заметил, — это тишина. Не просто отсутствие звука, а будто воздух превратился в вату, впитав всё, что могло бы нарушить покой. Но покой ли это был? Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Бывшая директриса, Маргарита Петровна, стояла перед ним, говорила что-то о планах, о реформах, и вдруг — как в том анекдоте про Штирлица — её глаза округлились, и она рухнула на пол. Сердце? Или что-то другое? Андрей Ильич не успел понять.

А потом началось. Шины его машины — проколоты. Записки — подброшены. Угрозы — неявные, но от этого ещё более пугающие. Кто-то явно не хотел, чтобы он здесь оставался. Или, может, хотел, чтобы он копнул глубже? Музей, этот старый, обветшалый дом, хранил что-то. Тайну? Проклятие? Или просто правду, которую кто-то очень не хотел раскрывать.

А потом она появилась. Та самая. Бывшая. На пороге его дома, с тем же взглядом, который он помнил, как будто вчера. "Ты здесь?" — спросила она, и он не знал, что ответить. Здесь ли он? Или уже где-то там, в этом лабиринте из прошлого и настоящего, где тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке.

Он начал копать. Не в буквальном смысле, конечно, но... вы понимаете. Архивы, записи, старые фотографии. Каждый шаг вглубь — это шаг в неизвестность. И каждый раз, когда он думал, что близок к разгадке, что-то снова шло не так. Как будто сам музей сопротивлялся. Или кто-то другой.

И вот он сидит в своём кабинете, смотрит на стопку бумаг и чувствует, как холодный пот стекает по спине. Что-то не так. Что-то совсем не так. Но что? Или кто?