Паттон (1970)

Паттон. Генерал, который был больше, чем генерал. Он... нет, скорее, они — его армия, его дух, его ярость — начали двигаться иначе. Не так, как учили в академиях. Не так, как ожидали немцы. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке, когда всё уже давно вышло из-под контроля. Но он знал, куда вести. Или думал, что знал. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Тунис. Песок. Он вечно был в песке — в зубах, в глазах, в карманах. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с гарью и порохом. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, тяжёлую. И потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Взрыв. Не просто взрыв — что-то большее, как будто земля сама решила выдохнуть.

Он стоял там, в своём знаменитом шлеме, с пистолетом на боку. Не для стрельбы — для театра. Всё у него было театром. Даже война. Особенно война. «Мы не просто воюем, — говорил он, — мы играем. И если играешь, играй до конца». Но кто-то всегда платит за билеты, правда? И это не он.

Брэдли смотрел на него издалека. Смотрел и думал: «Как он это делает? Как он заставляет их идти вперёд, когда всё кричит: остановись!» Но это был не вопрос. Это было... что-то другое. Что-то, что нельзя выразить словами. Как запах дождя перед грозой. Или как треск костра, когда уже поздно, и ты знаешь, что завтра будет больно.

Паттон шёл вперёд. Не потому, что должен был. Потому что не мог иначе. Его бурный характер, его ярость, его... нет, не ярость. Страсть. Да, страсть. Она вела его, как ветер ведёт лист. Или как волна несёт корабль к берегу. К берегу, который он, может быть, и не хотел видеть. Но это уже другая история. Или нет?