Замороженный (1969)

Юбер де Тартас, человек, привыкший к размеренному течению жизни, вдруг оказался в водовороте событий, которые даже его богатое воображение не могло предугадать. Он... нет, скорее, они — он, Эдме и их сын — начали двигаться иначе, как будто кто-то подменил их привычный мир на какой-то другой, где всё выглядит знакомым, но пахнет... странно. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с чем-то металлическим, как будто из прошлого прорвался сквозь лед не только дедушка, но и его эпоха.

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Учёные, эти современные алхимики, вытащили из ледяной глыбы дедушку Эдме, и он оказался не просто живым, а... каким-то слишком живым. Его глаза, голубые, как лед, смотрели на мир так, будто он всё ещё был в 1904 году. И семья решила: пусть так и будет. Они начали строить вокруг него мир, который он знал. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, и каждый шаг, каждое слово приходилось пробивать сквозь неё.

Но, как в том анекдоте про Штирлица, всё пошло не по плану. Современность прорывалась в их инсценировку, как вода сквозь трещины в плотине. Телефон зазвонил в самый неподходящий момент — дедушка, конечно, решил, что это какая-то новая модель телеграфа. А потом сын забыл спрятать планшет, и дедушка, увидев его, спросил: «Это что, новый вид книги?» Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось, что в этот момент Юбер чуть не сломался?

Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Эдме нервно смеялась, пытаясь объяснить дедушке, почему на улице так много «новых экипажей без лошадей». А Юбер... он стоял у окна, чувствуя, как его мир, такой прочный и предсказуемый, рассыпается на глазах. Но что-то в этом хаосе было... живым. Настоящим. Как будто они сами начали просыпаться от своей спячки.

И всё же... что-то оставалось недоговорённым. Как будто за всем этим стояла ещё одна история, которую никто не решался рассказать. Но это уже другая тема.