Дети Гитлера (2011)

Никлас Франк сидит за столом, его пальцы нервно перебирают края старой фотографии. На ней — его отец, Ганс Франк, в мундире, который сейчас кажется таким... театральным. Нет, не театральным — зловещим. Как будто костюм для пьесы, которую никто не хотел смотреть, но все были вынуждены. Никлас вздыхает, откладывает снимок в сторону. Он... нет, скорее, они — все эти дети, внуки, племянники — начали двигаться иначе. Не так, как их отцы. Не так, как ожидалось.

Беттина Геринг, где-то в Санта-Фе, смотрит на пустыню за окном. Песок, ветер, тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Она думает о своём решении. О том, как её брат сказал: «Мы не должны продолжать это. Ни имя, ни кровь». И она согласилась. Не из страха, нет. Из... чего? Из стыда? Из желания стереть следы? Или просто потому, что это казалось единственным способом дышать свободно?

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Когда они начали говорить. Не просто говорить — кричать. Никлас на сцене, его голос дрожит, но не от страха. От гнева. От боли. Он рассказывает о преступлениях, которые совершил его отец. И каждый раз, когда он произносит «мой отец», это звучит как приговор. Не ему — себе.

А Беттина? Она пишет письма. Не знаю, кому. Может, себе. Может, тем, кто никогда не прочитает. В них она пытается объяснить, как это — жить с именем, которое пахнет кровью. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивается с запахом пыли из пустыни. Она пишет: «Я не хочу, чтобы это продолжалось. Ни имя, ни кровь».

Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Они ищут своё место. Не в прошлом — оно слишком тяжёлое. Не в будущем — оно слишком туманное. Они просто пытаются жить. Сейчас. С этим.

И всё же... что-то остаётся недоговорённым. Как будто они знают, что слова никогда не смогут передать всей тяжести. Никогда.