Фабельманы (2022)

Сэмми стоял перед экраном, и мир вокруг него перестал существовать. Поезд, этот огромный, грохочущий зверь, летел в пропасть, и мальчик чувствовал, как что-то внутри него рвётся — нет, не рвётся, скорее, перестраивается. Он... нет, они, его мысли, начали двигаться иначе. Как будто кто-то переключил рычаг в его голове. Или, может, это был не рычаг, а просто щелчок, как у старого проектора, который он потом увидит в гараже отца.

Дома он бросился к своей игрушечной железной дороге. Руки дрожали, пальцы скользили по рельсам, холодным и слегка липким от пыли. Он хотел воссоздать это — нет, не воссоздать, а поймать. Поймать то, что ускользало, как дым из трубы того самого поезда. Мать, увидев его состояние, предложила камеру. Не просто предложила — протянула её, как спасательный круг. Или как ключ.

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Камера щёлкнула, и мир сжался до размеров кадра. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с металлическим привкусом от камеры. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату.

Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Сэмми снимал. Сначала неуклюже, потом всё увереннее. Камера стала продолжением его руки, его взгляда. Он ловил моменты, которые другие не замечали: как свет играет на лице матери, когда она смеётся, или как тень от забора ложится на траву, будто чья-то невидимая рука рисует на земле.

И всё же что-то оставалось за кадром. Что-то, что он не мог снять, но чувствовал кожей. Как будто за каждым кадром прятался ещё один, невидимый.

Конец? Нет, это только начало. Но какое-то странное начало, как в том анекдоте про Штирлица, где всё уже случилось, но никто ещё не понял.