Конклав (2024)

Ну, вот и случилось — Папа скоропостижно скончался. И вся эта ватиканская махина, такая монументальная с виду, вдруг содрогнулась, как корабль в шторм. Кардинал Лоуренс, которому поручили организовать конклав, сначала думал: «Ну, собрать стариков в красных сутанах, проголосовать — дело нехитрое». Ан нет! Уже через пару дней он начал чувствовать, что воздух здесь пропитан чем-то кислым — не ладаном, а скорее страхом или ложью. Кто-то шепчет за спиной, кто-то слишком быстро отводит взгляд. Даже кофе в столовой стал горчить, будто его ядом сдобрили.

«Святые отцы, да вы ж как крысы в ризнице!» — чуть не вырвалось у него, когда он нашел первый поддельный документ. Но вместо этого пришлось улыбаться, кивать и по ночам перебирать четки, гадая: кому верить? Тому, кто молится с ним в капелле до рассвета, или тому, кто на исповеди плачет о «бремени власти»? А ведь все они — как родственники на похоронах: слезы на глазах, но наследство уже делят.

Самый жуткий момент — когда он осознал, что ради «спасения церкви» придется танцевать на канате между предательством и праведностью. То договоришься с кардиналом-циником, который открыто смеется над догматами, то вынужден закрывать глаза на грехи «союзника». После таких разговоров руки дрожат — вроде не убил никого, а чувствуешь себя грязным. И ведь знаешь: если споткнешься, тебя самого объявят еретиком.

А эти тайны… Боже, как они вылезают наружу! То любовница у покойного епископа, то счета в офшорах. Иногда Лоуренс ловил себя на мысли: а вдруг все это — испытание? Мол, проверь, не сломаешься ли, когда увидишь, что даже здесь, под куполом Сикстинской капеллы, люди остаются просто людьми — слабыми, жадными, испуганными.

К концу второй недели он начал понимать, что спасает уже не столько церковь, сколько что-то внутри себя. Ту искру веры, которая, кажется, теперь теплится только в старых фресках да в глазах монаха-садовника, ухаживающего за розами. «Господи, — шептал он, глядя на дым из трубы, где жгут бюллетени, — дай мне хотя бы не превратиться в них». И продолжал идти — через интриги, полуправды и тихий ужас от того, что истину, возможно, придется похоронить ради выживания…

Иногда он ловил себя на мысли, что все это похоже на какой-то бесконечный кошмар. Но потом вспоминал, что это и есть реальность. И что, возможно, самое страшное — это не грехи других, а то, как легко сам начинаешь оправдывать свои.