Полевые лилии (1963)

Гомер Смит ехал на запад, куда-то туда, где, как он слышал, работа всегда найдётся. Но машина его, старая, как мир, решила иначе. Двигатель закипел, как чайник на плите, и он остановился посреди пустыни. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. И тут он увидел её: ферму, точнее, то, что от неё осталось. Дом, покосившийся, как пьяный на субботней вечеринке, и вокруг — ни души. Ну, почти.

Он... нет, скорее, они появились внезапно. Монахини. Восточноевропейские, судя по акценту. Мать Мария, строгая, как школьная учительница, сразу взяла инициативу в свои руки. «Бог послал вас», — сказала она, и Гомер почувствовал, как что-то внутри него сжалось. Не страх, нет. Скорее, предчувствие. Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я.

Они хотели церковь. Не просто здание, а что-то большее. Гомер, строитель без работы, вдруг стал инструментом в чьих-то руках. Он начал копать, строить, ругаться под нос, но работа шла. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с пылью пустыни. Тени плясали, как демоны... или как те же пьяные на вечеринке. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Мать Мария наблюдала. Её взгляд был тяжёлым, как камень. Гомер ловил себя на мысли, что строит не для них, а для чего-то другого. Для себя? Для Бога? Он не знал. Но каждый гвоздь, каждый кирпич казались частью чего-то большего. Тишина вокруг сгущалась, но теперь она была другой. Не ватной, а... живой.

И вот, когда церковь была почти готова, Гомер понял, что не сможет уехать. Не потому, что его держали, а потому, что он сам не хотел. Что-то здесь, в этой пустыне, в этой тишине, стало его частью. Или он стал частью этого.