Мистер Смит едет в Вашингтон (1939)

Джефферсон Смит. Идеалист, бойскаут, человек, который верил в честное слово и крепкое рукопожатие. Его назначили в сенат — случайно, нет, скорее, по чьей-то воле, которую он не сразу понял. Он... нет, скорее, они начали двигаться иначе. Старший сенатор, Джозеф Пэйн, встретил его с улыбкой, которая, если приглядеться, напоминала трещину на старом фарфоре. «Мы будем работать вместе», — сказал он, и Джефферсон поверил. А почему бы и нет?

Вашингтон встретил его запахом старой древесины, пахнущей временем, и пылью, которая оседала на пальто, как будто город пытался его закопать. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Газеты начали писать. Сначала осторожно, потом — как в том анекдоте про Штирлица, где всё ясно, но ничего не доказано. Джефферсон читал заголовки, и буквы сливались в узоры, которые он не мог разгадать. «Смит против прогресса», «Идеализм или глупость?» Он сжимал газету так, что пальцы немели, но боль была не в них.

Он пытался говорить. Слова выходили, но их перехватывали, как мяч в игре, где правила знают только свои. Пэйн улыбался, но глаза его были пусты, как окна заброшенного дома. «Ты должен понять, Джефферсон, — говорил он, — здесь всё... сложнее».

Сложнее. Да, это слово висело в воздухе, как запах гари после пожара. Джефферсон стоял у окна, смотрел на город, который обещал быть другим. Он чувствовал, как что-то внутри него ломается, но не мог понять, что именно. Может, это была вера. Или надежда. Или просто усталость.

И всё же он не сдавался. Не мог. Потому что где-то там, за этими стенами, были люди, которые верили в него. Или, может, он просто хотел верить, что они верят.

Конец? Нет, это только начало.