Чингачгук - Большой Змей (1967)

1740 год. Североамериканские земли. Война. Не просто война — война, которая, как ржавчина, разъедает всё вокруг. Англия, Франция, индейцы... Кто здесь враг? Кто друг? Чингачгук, Большой Змей, знает одно: его Ватава в опасности. Гуроны, подстрекаемые французами, захватили её. Или нет, скорее, украли. Как будто она вещь, а не человек. Как будто её сердце не бьётся так же сильно, как его.

Он и Зверобой двинулись в путь. Нет, не просто двинулись — они начали пробираться сквозь чащу, где каждый звук, каждый треск ветки отзывался в груди. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, тяжёлую. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Потом это случилось. Охотники за скальпами. Их лица, изрезанные шрамами, как карта чужих грехов. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешался с запахом крови. Чингачгук попал в плен. Его руки связаны, но не дух. Он говорит гуронам: «Эта война — не наша. Мы стали пешками в чужой игре». Но они не слушают. Их глаза горят — не от гнева, нет, скорее, от страха. Страха перед тем, что они уже потеряли.

А потом... потом англичане. Как в том анекдоте про Штирлица: всё решилось в последний момент. Битва. Крики. Звуки выстрелов, которые, кажется, разрывают само небо. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Чингачгук, раненный, но не сломленный, нашёл Ватаву. Их взгляды встретились — и в этом взгляде было всё: боль, надежда, любовь.

Вождь гуронов, умирая, понял. Понял, что Чингачгук был прав. Но было уже поздно. Война оставила после себя только пепел и слёзы.

Чингачгук, Ватава, Зверобой ушли. Не побеждённые, но и не победители. Их тени слились с закатом, а в воздухе остался только запах дыма и горечи. Что будет дальше? Кто знает. Но они будут бороться. За свою землю. За свою жизнь. За то, что осталось.

Или, может быть, просто за то, чтобы дышать.