Прокаженная (1976)

Вольдемар... нет, скорее, они оба — он и Стефания — начали двигаться иначе. Как будто не они шли по этому парку, а парк сам разворачивался перед ними, подчиняясь их шагам. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Он... нет, она. Стефания. Её платье, простое, но сшитое с такой любовью, что казалось, оно дышит. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с ароматом её волос — чего-то свежего, как утренняя роса. Вольдемар не мог оторвать взгляда. Он знал, что это не просто любовь. Это что-то большее.

Но потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. И в этой вате застряли их голоса, их смех, их обещания.

Семья Вольдемара. Ах, эти люди... они умели говорить так, будто каждое слово — подарок, а за каждым подарком — нож. «Ты понимаешь, что делаешь?» — спрашивали они. Он понимал. Или думал, что понимал. Но как объяснить, что любовь — это не выбор? Это как ветер. Ты не можешь его поймать, но можешь либо плыть по нему, либо утонуть.

Стефания... она была сильнее, чем казалось. Сильнее, чем он. Она стояла перед ними — перед всеми этими людьми, которые смотрели на неё, как на пятно на белоснежной скатерти. И улыбалась. Не той фальшивой улыбкой, которой они все пользовались, а настоящей. Как будто знала что-то, чего они не знали.

Но идиллия... нет, не идиллия. Скорее, иллюзия. Потому что за каждым углом их ждало что-то. То письмо, то шёпот, то взгляд, который резал, как лезвие.

И всё же они шли. Вперёд. Вместе. Потому что иначе нельзя. Потому что... ну, вы понимаете.

(И да, если вдруг вы думаете, что это конец, то нет. Это только начало. Или середина. Или что-то между.)