Серафино (1968)

Серафино получил наследство. Неожиданно, как удар грома среди ясного неба. Или, может, как тот случайный выигрыш в лотерею, о котором мечтают все, но никто не верит, что это случится именно с ним. Деньги. Много. Но что с ними делать? Он... нет, скорее, они — эти купюры, пахнущие типографской краской и чем-то еще, чужим, — начали двигаться иначе. Не в его кармане, а через него. Как будто он стал мостом между миром богатства и тем, что всегда был ему чужд.

Он начал раздавать. Сначала осторожно, как будто боялся, что кто-то заметит. Потом — все смелее. Деньги уходили из рук, как вода сквозь пальцы. Но не впустую. Нет. Они оседали в глазах людей, в их улыбках, в их благодарности. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось? Это странное тепло, когда ты отдаешь что-то, чего у тебя никогда не было, и вдруг понимаешь, что это и не нужно было.

Автомобиль. Новый, блестящий, пахнущий кожей и... чем-то еще, что он не мог назвать. Он стоял у обрыва, и Серафино смотрел на него, как на что-то чужое. Не его. Никогда не его. И потом это случилось. Ты поймешь, о чем я. Он просто отпустил ручник. Машина медленно покатилась, как будто нехотя, а потом — рывок, и она исчезла внизу. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Или как в том анекдоте про Штирлица, когда все замирает, и ты ждешь, что будет дальше.

А дальше — она. Женщина. Не та, которую ему советовали, не та, что могла бы «управлять его состоянием». Нет. Она пришла с детьми. Смех, крики, шум — как будто в дом ворвалась жизнь. И он понял: это то, чего он хотел. Не золото, не тишина, не порядок. А вот это. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешанный с ароматом свежего хлеба, который она принесла. Тени плясали на стенах, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. И он улыбнулся. Впервые за долгое время.

Что дальше? Не знаю. Может, он ошибся. Может, нет. Но разве это важно?