Виннету - сын Инчу-Чуна (1964)

Форестер. Нет, не просто Форестер — это имя звучало как проклятие, когда его произносили шепотом у костра. Он... нет, скорее, они — его люди — уже начали двигаться иначе. Не так, как раньше. Раньше это были просто выстрелы в ночи, поджоги, угрозы. Теперь же всё стало тоньше, коварнее. Как будто кто-то подливал масло в огонь, и оно разгоралось медленно, но верно. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Шаттерхэнд сидел у костра, его лицо, изрезанное морщинами, напоминало карту этих земель — с оврагами, реками и тропами, которые он знал лучше, чем свои собственные ладони. Виннету стоял рядом, молчаливый, как скала. Его глаза, тёмные и глубокие, словно озёра в горах, смотрели куда-то вдаль. Кэстлпул, верный, как старая винтовка, чистил своё оружие, но каждый его жест выдавал напряжение. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную и тяжёлую.

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Они нашли следы — не просто следы, а целую сеть, как паутину, раскинутую между племенами и поселенцами. Форестер играл в свою игру, и игра эта пахла нефтью, порохом и чем-то ещё... чем-то старым, как запах древесины, пропитанной временем. Тени плясали вокруг костра, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Шаттерхэнд вздохнул, и этот звук был похож на скрип двери в заброшенном салуне.

— Он хочет войны, — сказал Виннету, и его голос был тихим, но таким, что его нельзя было не услышать. — Но не просто войны. Он хочет, чтобы мы уничтожили себя сами.

Кэстлпул кивнул, его пальцы сжали рукоять ножа. — Значит, нам нужно быть умнее. Быстрее. Или... или тише. Тише, чем он ожидает.

Шаттерхэнд улыбнулся, но это была не та улыбка, которая греет. — Тише, чем тени, — добавил он. — Тише, чем ветер в прериях.

И они начали действовать. Не сразу, не с громких слов или выстрелов. Сначала это были слухи, шепот, который расползался, как дым от костра. Потом — встречи, которые никто не видел, но о которых все знали. И всё это время Форестер думал, что он контролирует ситуацию. Но он ошибался. Ошибался, как тот, кто слишком долго смотрит на солнце и забывает, что оно может ослепить.

Тени сгущались. Воздух стал плотнее. И где-то там, в этой тьме, три фигуры двигались, как призраки, чтобы остановить то, что уже начало казаться неизбежным. Но разве неизбежность — это не просто слово?