Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона: Король шантажа (1980)

Туман. Он всегда был здесь, в Лондоне, но в тот вечер он казался гуще, плотнее, словно пытался скрыть что-то важное. Или кого-то. Леди Брекуэлл — нет, сначала она назвалась миссис Харрис, но потом, после паузы, призналась в своём настоящем имени — стояла на пороге, её пальцы сжимали зонтик так, будто это был последний якорь в штормящем море. Её голос дрожал, но не от страха, скорее от гнева, который она пыталась сдержать. «Он... нет, они, — поправилась она, — угрожают мне. Милвертон. Вы слышали о нём?»

Холмс, конечно, слышал. Его имя витало в воздухе, как запах гниющих листьев после дождя. Чарльз Огестос Милвертон — король шантажа, паук, плетущий сети из чужих секретов. Он не просто угрожал, он разорял, уничтожал, оставляя после себя лишь пепел репутаций. Леди Брекуэлл была лишь одной из многих, но её случай... он был особенным. Или это просто казалось? Вы тоже чувствуете, как иногда одно дело выделяется среди других, будто оно светится в темноте?

План родился быстро, почти мгновенно. Холмс, как всегда, был на шаг впереди. Но Ватсон заметил, как его друг на секунду задумался, будто что-то ускользало. «Мы должны проникнуть в его дом, — сказал Холмс, — но не так, как вы думаете». Он... нет, они начали двигаться иначе. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, тяжёлую. Особняк Милвертона стоял в стороне от главных улиц, его окна светились тускло, как глаза хищника в ночи. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Вы знаете, о чём я.

Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с ароматом дорогих сигар. Милвертон был где-то здесь, за этими стенами, за этими дверями. Холмс двинулся вперёд, его пальцы скользнули по косяку, ощущая шероховатость лака. «Тише, Ватсон, — прошептал он. — Это случится сейчас». И потом это случилось... ты поймёшь, о чём я.

Но что именно? Что-то осталось за кадром, как всегда. Может, это был взгляд Милвертона, когда он понял, что игра проиграна. Или звук разрывающейся бумаги — писем, которые больше никогда не увидят свет. Или просто запах страха, который витал в воздухе, когда они уходили, оставляя за собой тишину. Тишину, которая была громче любого крика.