Целитель Адамс (1998)

Доктор Элиот Адамсон. Нет, подожди, Адамс. Адамсон — это из другого фильма, кажется. Впрочем, какая разница? Он... нет, скорее, они — его методы — начали двигаться иначе. Не так, как у всех. В больнице, где стены пахнут антисептиком и чем-то ещё, неуловимым, как воспоминание о детстве, он появился, словно сквозняк из открытого окна. Неожиданно. Неудобно. Но свежо.

Его кабинет. Нет, не кабинет — пространство. Там пахло старой древесиной, пахнущей временем, и чем-то сладковатым, будто кто-то забыл яблоко на подоконнике. Тени плясали на стенах, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. И вот он, Адамс, входит. Смеётся. Смеётся так, будто только что услышал лучший анекдот в своей жизни. Или, может, он просто знает что-то, чего не знаем мы?

«Смех, — говорит он, — это не просто реакция. Это лекарство. Нет, больше. Это...» Он замолкает, будто ищет слово. «Это как ключ. К двери, которую мы все носим в себе. Или к замку. К чёрту, неважно. Главное — он открывает».

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Пациент. Молодая женщина, лицо которой было похоже на скомканный лист бумаги — столько боли, столько усталости. Он подошёл к ней. Не с картой, не с диагнозом. С шуткой. С какой-то глупой, нелепой шуткой, от которой сначала хочется морщиться. Но она засмеялась. Сначала тихо, потом громче. И что-то в ней... сдвинулось. Как будто камень, который она тащила за собой, вдруг рассыпался в песок.

Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Его методы. Нет, не методы — его подход. Он не лечит. Он... освобождает. Как будто болезнь — это не просто физическое состояние, а что-то большее. Что-то, что сидит внутри, как старый, заржавевший замок. И смех — это ключ. Или отмычка. Или просто молоток, который бьёт по замку, пока он не сломается.

Но не всё так просто. Не всё так... линейно. Иногда смех — это просто смех. А иногда — это что-то большее. Что-то, что нельзя объяснить словами. Что-то, что остаётся между строк.

И вот он стоит там, в своём странном кабинете, где пахнет временем и яблоками, и смеётся. Смеётся так, будто знает, что мы все когда-нибудь поймём. Или нет.