Сердцеедки (2001)

Макс Коннерс всегда знала, что мир — это игра. Или, скорее, спектакль, где каждый играет свою роль, а она — режиссер. Ее дочь Пейдж, с детства втянутая в эту игру, была идеальной ученицей. Они... нет, скорее, она научила ее всему: как улыбаться так, чтобы мужчина забыл, где он, как говорить так, чтобы слова обволакивали, как мед. И как уходить, оставляя за собой лишь легкий шлейф духов и пустой кошелек.

Но однажды Пейдж споткнулась. Не о камень, не о неловкость — о чувство. Оно пришло внезапно, как запах старой древесины, пахнущей временем, который вдруг напоминает тебе что-то давно забытое. Она влюбилась. В настоящего, живого человека, а не в марионетку, которую они с матерью так ловко дергали за ниточки.

Макс заметила это сразу. Пейдж стала другой. Ее движения, обычно такие точные, как часы, теперь были... нет, не сбитыми, а какими-то мягкими, будто она плыла. И глаза — они больше не блестели холодным расчетом, а светились. Как в том анекдоте про Штирлица, где все понятно без слов.

— Ты что, серьезно? — спросила Макс однажды вечером, когда они сидели на кухне, и запах кофе смешивался с ароматом свежей выпечки.

Пейдж молчала. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату.

— Ты же знаешь, чем это закончится, — продолжила Макс, ее голос звучал как предупреждение, но в нем была и тень чего-то другого. То ли сожаления, то ли страха.

Потом это случилось. Ты поймешь, о чем я. Пейдж встретила его. Или он встретил ее? Неважно. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. А она, такая уверенная, такая непоколебимая, вдруг почувствовала, как земля уходит из-под ног.

— Мама, — сказала она однажды, — а что, если это не игра?

Макс посмотрела на нее. В ее глазах мелькнуло что-то, что Пейдж не смогла прочитать. Или не захотела.

— Ты сама знаешь ответ, — сказала Макс, и в ее голосе было что-то, что Пейдж не слышала раньше.

Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Игра продолжалась, но правила изменились. Или, может быть, их больше не было.