Семья Оппенгейм (1938)

Семья Оппенгейм. Они... нет, скорее, он — старик Оппенгейм — начал замечать это первым. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую, и даже дыхание стало давиться об неё. Или это он так думал? Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Они жили в доме, который пах старыми книгами и пылью, но не той, что оседает на полках, а той, что въедается в стены, как память. Запах старой древесины, пахнущей временем — не знаю, как ещё это описать. Тени плясали по углам, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Но это было давно. Теперь тени замерли.

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Мать Оппенгейм — Эльза — начала разговаривать с кем-то по ночам. Не вслух, конечно. Шепотом. Или это был ветер? Он... нет, они все слышали это: шорохи, шелест, будто кто-то перебирает страницы старого альбома. Но альбомов в доме не было.

Дочь — Лиза — смеялась над этим. «Вы с ума сошли», говорила она. Но потом перестала смеяться. Её комната стала пахнуть мокрой шерстью, хотя кота у них не было. Или был? Нет, точно не было... или я забыл?

Старик Оппенгейм начал рыться в старых бумагах. Нашёл письмо от деда — того самого, который построил этот дом. «Не трогай стену», было написано там. Какую стену? Он не знал. Или знал?

Тишина сгущалась каждый день. Она стала почти осязаемой — как будто её можно было потрогать рукой, если протянуть её в темноту... или в пустоту?

И вот однажды утром они проснулись — все трое — и поняли: что-то изменилось. Не в доме... в них самих. Они стали частью чего-то большего... или меньшего?

Но об этом лучше не говорить вслух.