Надежда и слава (1987)

Лето 1941-го. Война началась внезапно, как всегда начинается что-то важное — не тогда, когда ждёшь, а когда уже перестал. Мы... нет, скорее, они — мама, папа, сестра и я — сидели на кухне, и запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с дымом от печки. Папа говорил что-то о фронте, но я не слушал. Меня больше интересовало, как тени от керосиновой лампы плясали по стенам — то ли как демоны, то ли как пьяные на субботней вечеринке. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Или в ту самую вату, которой мама затыкала щели в окнах, чтобы не дуло. Но это была другая тишина. Она давила, как тяжёлое одеяло, под которым не уснёшь, но и не проснёшься.

Мы уехали. Нет, нас увезли. Или мы сами ушли? Уже не помню. Помню только, как пахло пылью и потом, а под ногами хрустел гравий, будто земля пыталась что-то сказать. Мама плакала, но тихо, чтобы я не слышал. А я слышал. И видел, как её слёзы падали на землю, оставляя тёмные пятна, как будто земля тоже плакала. Или это просто дождь был? Не знаю.

Война. Она была везде, даже в мелочах. В том, как пах хлеб — не свежий, а чёрствый, как будто его пекли из чего-то другого. В том, как пахли книги в нашей старой библиотеке — не бумагой, а страхом. Или это я так думал? Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

А потом... потом началось что-то другое. Не война, не мир — что-то между. Как в том анекдоте про Штирлица, где всё не так, как кажется. Но это уже другая история. Или нет?