Земляничная поляна (1957)

78-летний профессор сидел в машине, глядя на дорогу, которая, казалось, вела не вперёд, а куда-то вглубь. Вглубь его памяти, вглубь времени. Или, может, вглубь себя самого? Он... нет, скорее, они — он и зять, сын его жены, — начали двигаться иначе. Не так, как раньше. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую, и каждое слово приходилось вытягивать, как нитку из старого свитера.

Они ехали на вручение премии. Почётной, конечно. Но что это меняло? Он чувствовал себя так, будто его уже наградили — наградили годами, которые тянулись, как резинка, и вот-вот должны были лопнуть.

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Они остановились у старого дома. Не дома даже — руин. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешанным с пылью и чем-то ещё, неуловимым. Как будто сама земля вздыхала, вспоминая.

Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Он стоял там, касаясь рукой стены, и вдруг понял, что это не стена, а что-то другое. Что-то, что он когда-то знал, но забыл. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Зять молчал. Молчал так, будто боялся нарушить хрупкую ткань воспоминаний, которая, как паутина, опутала профессора. А может, он просто не знал, что сказать.

Они поехали дальше. Встретили старую знакомую. Или это была не она? Лицо казалось знакомым, но голос... голос был чужим. Как в том анекдоте про Штирлица, где всё не так, как кажется.

Профессор закрыл глаза. Сны и былое смешались. Он думал о прожитых годах, о встречах, о разочарованиях. О том, что жизнь — это не прямая линия, а спираль. Или, может, лабиринт?

Машина ехала дальше. Дорога была длинной. Или короткой? Он уже не мог сказать.