Китаец (2011)

Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую, которая глушит каждый шаг, каждый вздох. Виви Сандберг стояла на пороге дома, ее рука дрожала, когда она нажимала на фонарик. Свет выхватил из тьмы обрывки ужаса: кровь на стенах, разбросанные вещи, пустые глаза, смотрящие в никуда. Ее коллеги молчали, но она знала — они чувствовали то же самое. Это не просто преступление. Это что-то другое. Что-то... древнее. Или безумное. Или и то, и другое сразу.

Бригитта Рослин узнала о случившемся через два дня. Ее родители. Нет, не просто родители — мать, отец, тетя, дядя... все, кто оставался в этой деревне, в этом проклятом месте, которое она старалась забыть. Она не плакала. Слезы пришли позже, когда она увидела фотографии. Тени на них плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке, если бы пьяные могли быть настолько зловещими. Она взяла отпуск. Нет, не отпуск — она бросила все. Суд, мужа, даже кота, который, кажется, понял больше, чем она сама.

Хесьяваллен встретил ее запахом старой древесины, пахнущей временем, и чем-то еще — металлическим, резким, как будто ржавчина смешалась с кровью. Она начала с дома родителей. Письма. Дневники. Фотографии. Каждый листок бумаги был как ключ, но куда он вел? Она не знала. Или не хотела знать. Потом это случилось... ты поймешь, о чем я. Она нашла коробку. Маленькую, деревянную, с резьбой, которая казалась знакомой. Внутри — записка. "Они знали. И ты знаешь."

Она... нет, скорее, они начали двигаться иначе. Жители деревни. Те, кто остался. Их взгляды стали тяжелыми, как свинец. Они шептались за ее спиной, но когда она оборачивалась, их лица были пусты, как будто они никогда не говорили. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Виви помогала ей. Нет, не помогала — она была рядом, как тень, которая то появляется, то исчезает. "Будь осторожна," — говорила она. Но осторожность не спасет от того, что уже здесь. От того, что было здесь всегда.

Каждый шаг Бригитты приближал ее к чему-то. К правде? К гибели? Она не могла сказать. Но она знала одно: тишина в Хесьяваллене не была тишиной. Это был зов. И он становился громче.