Одержимая (2024)

Знаешь, иногда кажется, будто лес помнит всё. Вот, например, та история про женщину, которую казнили у нас в глуши лет триста назад — за убийство младенца. Слышал такое? Говорят, перед смертью она смеялась так, что мурашки по спине… А потом — тишина. И эта тишина, она как будто до сих пор висит в воздухе, особенно когда ветер стихает.

Агнес, соседская девчонка, выскочила замуж за местного парня. Думала, ну всё, жизнь наладится: дом, дети, покой. Ан нет! Муж — словно монах, постящийся от супружеской постели, свекровь — пилит каждый день, будто дрова рубит. А работа? Тяжелее, чем тащить покойника в гору. И ведь никто не спросит: «Агнес, ты как?» Никто. Вот и бродит она по лесу, как тень. Сначала — просто подышать, а потом… Чувствую, там что-то её манит. Ветви шепчут что-то на своём древнем языке, корни цепляются за подол — будто уговаривают остаться. «Может, они правы? — думаю я. — Может, в тишине этих деревьев больше жизни, чем в её проклятой деревне?»

А ночами-то что творится… То ли ветер воет, то ли голоса. Сама не своя стала Агнес — глаза горят, как угли, а в руках вечно комья земли, будто могилу себе роет. Или… чужую? Страшно становится. Лес-то ведь не защищает — он поглощает. И кто знает, что вынесет Агнес из его чащи в следующий раз: смирение — или тот самый смех, что эхом раздаётся здесь с 1750-го?

Иногда я думаю, может, это всё просто выдумки, байки, которые мы сами себе рассказываем, чтобы объяснить то, что не можем понять. Но потом смотрю на Агнес, на её глаза, на эти комья земли в её руках, и понимаю — что-то тут не так. Что-то настоящее, древнее, что сидит глубоко в этом лесу и ждёт своего часа. И, честно, мне страшно. Не за неё, а за всех нас. Потому что лес… он ведь не прощает. И не забывает.