Парень из нашего города (1942)

Саратов, лето 1932 года. Сергей Луконин стоял на берегу Волги, глядя на воду, которая, казалось, уносила с собой всё, что он знал. Он... нет, скорее, они с Варенькой только что решили, что он уедет. Омск, танковая школа — звучало как приговор, но и как обещание. Варенька оставалась здесь, в городе, где каждый камень знал её смех. Она мечтала о сцене, а он — о чём-то большем, что даже не мог назвать. «Всё будет хорошо», — сказал он, но это звучало как-то... пусто. Или нет, скорее, как будто он пытался убедить себя.

Потом это случилось. Испания, 1936 год. Сергей, уже не мальчишка, а человек, который видел, как пули рисуют узоры на земле. Он... нет, они, его товарищи, начали двигаться иначе. Война научила их не бояться, а чувствовать. Чувствовать каждый запах — пороха, крови, пыли. Запах старой древесины, пахнущей временем, в развалинах домов. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Или как в том анекдоте про Штирлица, когда всё замирает, и ты понимаешь, что сейчас будет что-то важное.

Ранение. Плен. Побег. Сергей не помнил, как это произошло. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Он бежал, чувствуя, как земля под ногами становится то твёрдой, то зыбкой. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

А Варенька... она писала письма. Каждое слово — как ниточка, связывающая его с домом. Она стала актрисой, но каждый вечер, выходя на сцену, она искала его глаза в зале. Или, может, это было просто её воображение?

1941 год. Война. Сергей снова на передовой. Он уже не тот парень с берега Волги. Он знал, что такое страх, но и знал, что такое надежда. Надежда, которая жила в каждом письме, в каждом воспоминании.

И всё же... что-то оставалось недоговорённым. Как будто между строк писем, между выстрелами и взрывами, была ещё одна история. Та, о которой они не говорили. Та, которую они, может, даже не понимали сами.

Но это уже другая история. Или нет?