Мазурка барона, святой девы и фигового дерева (1975)

Барон Антео Пеллакани вернулся в поместье, как возвращаются к старой ране — с опаской, но и с любопытством. Сад встретил его тишиной. Не просто отсутствием звука — будто воздух превратился в вату, плотную, почти осязаемую. Он... нет, скорее, они начали двигаться иначе, эти тени, плясавшие между деревьями. Как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке, когда всё уже давно закончилось, но кто-то всё ещё не ушёл. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Фиговое дерево стояло там же, где и двадцать лет назад. Его ветви, корявые и узловатые, будто тянулись к барону, чтобы напомнить. О чём? О падении, о боли, о том, как он сломался — не только ногу, но и что-то внутри. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с чем-то сладковатым, почти гнилым. Это дерево... нет, оно не было просто деревом. Оно было свидетелем. Или обвинителем. Или, может, зеркалом.

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Барон подошёл ближе, и его рука, дрожащая, коснулась коры. Шершавой, как кожа старика. И тут он увидел её. Нет, не её — скорее, тень её. Святую Деву? Или просто игру света, пробивающегося сквозь листву? Он не знал. Но что-то изменилось. Тишина стала иной. Не ватой, а... чем-то живым. Дышащим.

Он стоял там, хромая, как всегда, но вдруг понял, что хромота — это не только про ногу. Это про то, как он шёл по жизни, спотыкаясь о прошлое. И дерево, это проклятое дерево, было не врагом, а... чем? Союзником? Учителем? Он не знал. Но страх, который он нёс в себе столько лет, начал таять. Как лёд под весенним солнцем. Или как старая рана, которая, наконец, затягивается.

Барон отошёл, оглянулся. Сад был всё тем же, но что-то в нём изменилось. Или это он изменился? Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?