Почти стемнело (1987)

Почти стемнело. Фургон, старый, как сама дорога, скрипел на каждом повороте, будто ворчал на своих пассажиров. Внутри пахло пылью, старым деревом и чем-то ещё — кровью? Или просто временем? Трудно сказать. Тени плясали по стенам, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Мэй сидела у окна, её пальцы нервно барабанили по стеклу. Она... нет, скорее, они все начали двигаться иначе после того случая. Калеб. Его имя теперь звучало как заклинание, как что-то, что нельзя произносить вслух. Она укусила его, и всё пошло не так. Не так, как должно было. Любовь? Да, наверное. Но разве это важно? Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я.

Калеб. Он был другим. Не таким, как они. Не таким, как она. Он отказался. Просто сказал «нет», и всё. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, тяжёлую. Старейшины смотрели на него, как на ошибку, на сбой в системе. А Мэй... Мэй смотрела на него, как на последний луч света в этой бесконечной ночи.

Они бежали. Фургон, их старый дом, стал их тюрьмой и спасением одновременно. Запах бензина смешивался с запахом страха. Вы когда-нибудь чувствовали, как страх оседает на коже, как тонкий слой пыли? Калеб молчал. Он всегда молчал, но в его глазах было столько вопросов. Кто мы? Что мы? И главное — зачем?

Потом они встретили других. Изгнанников, как они сами. Тех, кто тоже сказал «нет». Или, может быть, просто не смог сказать «да». Их глаза блестели в темноте, как угли, но в них была надежда. Или это просто отражение луны?

Мэй знала, что это не конец. Это начало чего-то нового. Или старого, но переосмысленного. Они боролись. Не только за жизнь, но и за право быть собой. За право любить. За право выбирать.

И фургон ехал дальше, скрипя и ворча, увозя их в неизвестность. Но разве это важно? Главное — они ехали вместе.