Моя жена возвращается в школу (1981)

Валентина стояла у окна, глядя на двор, где дети играли в футбол. Она... нет, скорее, они — она и её мысли — начали двигаться иначе. Как будто что-то внутри щёлкнуло, как замок, который долго не поддавался. «Пора, — сказала она себе, — пора». Это слово звучало в её голове, как колокольчик, но не праздничный, а тревожный. Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Она объявила Аристиду, что пойдёт учиться. Он, конечно, замер, как в том анекдоте про Штирлица, когда тот понял, что его раскрыли. «Ты с ума сошла?» — выдохнул он, но она уже не слушала. Она чувствовала, как её руки дрожат, но это была не слабость. Это было что-то другое. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, и в нём застряли все слова, которые он хотел сказать.

Общежитие. Запах старой древесины, пахнущей временем, и ещё что-то — то ли краска, то ли пыль. Она стояла в коридоре, держа чемодан, и вдруг поняла, что не знает, куда идти. Но потом... потом всё как-то само сложилось. Студенты, молодые, шумные, смотрели на неё с любопытством. Она чувствовала их взгляды, как лучи солнца, которые то греют, то обжигают. А Пьер... Пьер Каппони. Он вошёл в аудиторию, и тени на стенах плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Он говорил о философии, о жизни, о чём-то ещё, и она ловила каждое слово, как будто это были не слова, а кусочки пазла, которые она давно искала.

Аристид, конечно, не сдавался. Он приезжал с коробками продуктов, с выдуманными историями, с глазами, полными тоски. «Валентина, — говорил он, — ты же знаешь, как я...» Но она знала другое. Она знала, что он боится. Боится её новой жизни, её нового «я». И она... нет, они оба начали меняться. Он стал приходить реже, но когда приходил, то смотрел на неё иначе. Как будто видел её впервые. А она? Она училась. Училась не только алгебре и литературе, но и тому, как быть собой. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Кульминация. Она стояла перед выбором, и это было не просто «вернуться или остаться». Это было что-то большее. Она смотрела на Пьера, на Аристида, на свои записи, и вдруг поняла, что выбор уже сделан. Не ею — жизнью. Или судьбой. Или чем-то ещё. Она вернулась домой, но это был уже не тот дом. И она была не та. Аристид встретил её у порога, и в его глазах она увидела не страх, а уважение. Они заговорили. Не о продуктах, не о детях — о ней. О них. И это было... как будто они нашли новый язык.

Теперь они сидят за столом, и она рассказывает ему о Платоне, а он слушает. Не потому, что должен, а потому, что хочет. И в этом — вся разница.