Хлеб и тюльпаны (2000)

Розальба стояла у окна придорожного кафе, держа в руках чашку кофе, который был слишком горьким, но именно таким, каким он должен быть в таких местах. Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с ароматом свежей выпечки. Она... нет, скорее, они — её семья — уже уехали. Или нет? Она не была уверена. Автобус, который должен был увезти её обратно к привычной жизни, исчез за поворотом, оставив её одну. Но это не было страшно. Наоборот, это было... странно освобождающе.

Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, мягкую и плотную, обволакивающую. Она вдруг поняла, что может сделать всё, что захочет. Или ничего. Это было как в том анекдоте про Штирлица, когда он сидел в кафе и ждал, пока мир решит за него. Но мир, кажется, решил иначе.

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Она села на поезд. Не потому, что так надо, а потому, что билет до Венеции лежал в её сумочке, как будто кто-то подбросил его туда заранее. Или она сама купила его, не помня? Венеция встретила её запахом солёного ветра и рыбы, который врезался в ноздри, как удар. Тени плясали на стенах, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке.

Она шла по узким улочкам, и каждый шаг отдавался эхом в её голове. Запах каналов — не просто вода, а что-то древнее, почти живое. Она наткнулась на него случайно. Нет, не на канал, а на него. Художника. Он... нет, они начали говорить, и слова текли, как вода, без усилий. Он увидел в ней что-то, чего она сама не замечала. Или не хотела замечать?

Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Она осталась. Не навсегда, но настолько, насколько это было нужно. Венеция стала не просто городом, а состоянием. Состоянием, в котором можно быть собой, не оглядываясь на прошлое. Или будущее.

Розальба не знала, что будет дальше. Но это было уже не важно.