Часовой (1976)

Элисон переехала в квартиру на третьем этаже, оставив за спиной не только жениха, но и всю свою прежнюю жизнь. Здание, старинное, с лепниной, которая местами осыпалась, как корочка на пироге, казалось, дышало историей. Запах старой древесины, пахнущей временем, витал в воздухе, смешиваясь с пылью, которая оседала на её пальцах, когда она проводила рукой по перилам. Её сосед, слепой священник, жил этажом выше. Он... нет, скорее, они — его тени, его тишина — начали двигаться иначе, как только она переступила порог. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Первая ночь. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую. Элисон лежала, прислушиваясь к стукам, которые доносились сверху. То ли шаги, то ли что-то тяжёлое, волочащееся по полу. Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке, когда свет выключают, и все теряют контроль. Она встала, подошла к окну. Запах сырости, как будто дождь просочился сквозь стены, хотя на улице было сухо.

На следующий день она встретила соседей. Лесбиянки, которые спорили так громко, что казалось, их голоса проникали сквозь стены. Пожилая пара, вечно забывающая номер своей квартиры, — они стояли в коридоре, перебирая ключи, как в том анекдоте про Штирлица. И мистер Чейзен, с его котом и попугаем, который повторял одно и то же слово: «Скрип». Скрип? Что это значит? Элисон не спрашивала. Она уже знала, что вопросы здесь задавать опасно.

Ночью стуки вернулись. Громче, настойчивее. Она поднялась наверх, к двери священника. Запах ладана, сладкий и удушливый, витал в воздухе. Дверь была приоткрыта. Она заглянула внутрь. Тишина. Не просто отсутствие звука... но что-то другое. Что-то, что она не могла объяснить. И тогда она поняла: это не стуки. Это что-то живое. Что-то, что ждало её.