Элегия (2007)

Дэвид Кепеш — человек, который, казалось бы, давно разобрался в себе. Он... нет, скорее, они — его принципы, его свобода, его бесконечные поиски — начали двигаться иначе. Нью-Йорк, этот город, где тени пляшут, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке, вдруг стал для него тесен. Он привык к шуму, к толпе, к этому вечному карнавалу, где каждый играет свою роль. Но потом это случилось... ты поймёшь, о чём я.

Консуэла. Её имя звучало, как колокольчик, звенящий в тишине. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату. Она была другой. Не той, кого он привык видеть в своих авантюрах. Молодая, слишком молодая, с глазами, в которых читалась невинность, но и что-то ещё... что-то, что он не мог назвать. Запах её духов — лёгкий, как утренний туман, но с нотками чего-то тёплого, почти пряного. Как будто она принесла с собой кусочек Кубы, её солнце, её ветер.

Они встретились в библиотеке. Нет, не так. Они столкнулись. Буквально. Она несла стопку книг, он шёл, уткнувшись в свои мысли. Книги рассыпались, он наклонился помочь, их руки коснулись. И тут... тишина. Не просто пауза, а что-то большее. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Она была студенткой. Он — её преподаватель. Но это не остановило их. Нет, скорее, это стало частью их игры. Он, привыкший к лёгким связям, вдруг оказался в ловушке. Не той, что сковывает, а той, что заставляет дышать глубже, чувствовать острее. Она... она была как свежий ветер, который вдруг ворвался в его душный мир. Но ветер этот был опасен. Он приносил с собой не только прохладу, но и бури.

Он начал ревновать. Да, он, Дэвид Кепеш, который всегда смеялся над такими чувствами. Ревновал к её друзьям, к её улыбкам, к её будущему, которое, как он понимал, не будет включать его. И это... это было ново. Непривычно. Почти болезненно.

Однажды она сказала: «Ты боишься». Он хотел возразить, но слова застряли в горле. Боялся ли он? Или просто понял, что игра, в которую он играл всю жизнь, вдруг перестала быть игрой?

Они расстались. Нет, не так. Они... остановились. Как будто кто-то выключил музыку на середине танца. И теперь он сидит в своей квартире, где пахнет старой древесиной, пахнущей временем, и думает. О ней. О себе. О том, что, возможно, свобода — это не то, что он всегда думал.

Или нет?