Большой солдат (2010)

Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую, пропитанную запахом крови и пыли. Старик остановился, прислушался. Нет, не к звукам — к их отсутствию. Он... нет, скорее, они начали двигаться иначе. Молодой командир, раненый, с лицом, залитым потом и грязью, шагал рядом, но не как пленный. Скорее, как... как попутчик. Или как тот, кто уже понял, что битва — это не про мечи и знамёна, а про что-то другое. Про что? Старик не знал. Или знал, но не хотел признавать.

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Они наткнулись на заброшенный храм. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Внутри пахло старой древесиной, пахнущей временем, и чем-то ещё — сладковатым, почти гнилым. Молодой аристократ сел на пол, прислонившись к стене, и вдруг засмеялся. Смех был странный, как будто он сам не понимал, почему смеётся. Старик смотрел на него, и что-то в этом взгляде было... не то чтобы жалость. Скорее, удивление. Удивление тому, что они всё ещё живы. Или тому, что они вообще встретились.

— Ты знаешь, — начал молодой, но не закончил. Вместо этого он достал из-за пазухи кусок сушёной рыбы, разломил пополам и протянул старику. Тот взял, не глядя. Рыба была жёсткой, как кожа старого сапога, но он жевал её медленно, словно боялся, что это последняя еда в его жизни. А может, так и было.

— Зачем ты это делаешь? — спросил старик, хотя сам не был уверен, о чём спрашивает. О рыбе? О войне? О том, что они сейчас делают — идут куда-то, но не знают куда? Молодой пожал плечами.

— Потому что могу. Или потому что не могу иначе. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Старик не ответил. Он смотрел на огонь, который разжёг из обломков алтаря. Пламя лизало воздух, как язык змеи, и в его свете лица обоих казались чужими. Не врагами. Не друзьями. Просто... людьми. И это было страшнее всего.

Они заснули почти одновременно, хотя никто не говорил об этом. Утром старик проснулся первым. Он посмотрел на спящего командира, потом на свои руки — грубые, покрытые шрамами. И вдруг понял, что не хочет возвращаться. Ни домой. Ни к войне. Ни к чему. Просто... остаться здесь. В этом храме. С этим человеком, который был ему никто. И всем сразу.

Но он встал. Потому что должен был. Или потому что не мог иначе.