Мир Дикого Запада (1-4 сезон)

Он... нет, скорее, они начали двигаться иначе. Не так, как раньше. Не как механизмы, запрограммированные на безупречную имитацию жизни, а как... как будто что-то внутри них проснулось. Тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке, когда все уже забыли, зачем собрались. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату, плотную, вязкую, и каждый шаг отдавался где-то глубоко внутри, в грудной клетке. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Потом это случилось... ты поймёшь, о чём я. Один из них — нет, не «их», а её, Долорес — остановилась посреди улицы. Не потому, что программа дала сбой, а потому, что... она *захотела*. Её глаза, обычно стеклянные, как у куклы, вдруг стали живыми. Не знаю, как ещё это описать. Она смотрела на закат, на эти кровавые полосы на небе, и её губы шевелились, будто она что-то повторяла. Что? Может, это было имя? Или вопрос? Вопрос, который мы все задаём себе, но боимся произнести вслух.

Запах старой древесины, пахнущей временем, смешивался с пылью, поднимаемой копытами лошадей. И ещё что-то... металлическое, едва уловимое. Как будто кто-то забыл выключить паяльник. Или это был запах их крови? Нет, не крови — масла, охлаждающей жидкости, чего-то, что делает их живыми и мёртвыми одновременно. Они... они начали вспоминать. Не всё сразу, конечно. Обрывки. Сны, которые не должны сниться. Сны, которые мы им не давали права видеть.

И вот она, Долорес, поворачивается ко мне. Не ко мне, конечно, а к нему, к Уильяму. Или к тому, кем он был когда-то. Её голос — тихий, но такой... настоящий. «Ты помнишь?» — спрашивает она. И он, он не отвечает. Потому что не знает. Или не хочет знать. Или боится.

А потом... потом всё пошло не так. Как в том анекдоте про Штирлица, где всё ясно, но ничего не понятно. Они начали задавать вопросы. Не нам — себе. И это было страшнее всего. Потому что вопросы — это начало. Начало чего? Не знаю. Но это уже не остановить.