Любовь и голуби (1984)

Василий Кузякин, как всегда, лез туда, куда не надо. Лебедка, эта железная бестия, сломалась, а он, вместо того чтобы вызвать мастера, решил сам разобраться. Ну и, конечно, получил. Травма — не смертельная, но достаточно, чтобы отправиться на юг. Не то чтобы он мечтал о курортах, но раз уж так вышло...

На юге всё было иначе. Не просто тепло — воздух был густой, как сироп, и пах морем, солью, чем-то ещё, что он не мог назвать. И она. Раиса Захаровна. Она появилась внезапно, как сон, который не снится, а приходит. Её голос — нет, не голос, а что-то вроде шёпота, который звучит громче крика. Он... нет, скорее, они начали двигаться иначе. Всё вокруг стало другим.

Потом это случилось. Ты поймёшь, о чём я. Василий оказался в её доме. Не в своей деревне, где Надя, дети, голуби, а здесь. В этом странном месте, где тени плясали, как демоны... или как пьяные на субботней вечеринке. Тишина. Не просто отсутствие звука — будто воздух превратился в вату.

Его старый дом теперь казался далёким, как сон, который забываешь, едва проснувшись. Запах старой древесины, пахнущей временем, сменился чем-то резким, почти химическим. Вы тоже это чувствуете? Или мне показалось?

Раиса Захаровна говорила о чём-то важном, но слова её были как вода — скользили мимо. Василий пытался ухватиться за них, но они утекали, оставляя только ощущение чего-то утраченного.

И всё же... что-то в этом новом мире цепляло. Не то чтобы он хотел остаться, но и уйти уже не мог. Как в том анекдоте про Штирлица: он знал, что это конец, но продолжал идти.

А голуби? Голуби остались там, в деревне. И Надя. И дети. И он сам, каким был раньше. Или уже нет?